Как в СССР родилась магнитофонная культура?

Если капиталистический Запад магнитофоны беспокоили с коммерческой точки зрения, в социалистическом СССР они потревожили прежде всего сферу идеологической и культурной цензуры. Первый советский БЫТОВОЙ бобинник был запущен в производство в 1949 г. с подачи Хрущева. Производился он в Киеве и назывался «Днепр-1», и по замыслу будущего руководителя СССР должен был использоваться в основном в агитационно-просветительских целях.

Долгое время магнитофоны были слишком дороги для обычного советского обывателя, и приобретались в основном студиями и Домами культуры. В 1960-х особо популярны были магнитофонные приставки, которые работали, используя двигатель и усилитель радиолы (позже — только усилитель). Постепенно аппараты совершенствовались и дешевели. Во второй половине 1970-х стереофонические бобинники стали обязательной принадлежностью каждого уважающего себя меломана, хотя и оставались дороговатыми. Но мой отец был шахтером и мог себе это позволить. Поэтому мое непосредственное знакомство с бобинником состоялось еще в раннем детском возрасте.

Ритуал общения с бобинным магнитофоном для нынешней молодежи выглядит не меньшей экзотикой, чем общение наших бабушек с граммофоном. На один штырек одевалась катушка с лентой, на второй — пустая катушка. Мы брали ракорду (начало ленты без магнитного слоя) и наматывали ее на пустую катушку, предварительно пропуская ленту через систему валиков и головок (тут был необходим навык). Ручка вжималась, поворачивалась, приводя ленту в движение. Сигнал, пройдя усилитель и достигнув колонок, превращался в желанный голос Высоцкого или Меркьюри. Головки и лентопротяжный валик надо было периодически протирать от налета и пыли, на что вполне годились спирт, водка или тройной одеколон.

Замечательным качеством традиционного бобинного магнитофона было наличие трех скоростей (19, 9,6 и 4 см/сек) и двух дорожек. В период дефицита магнитофонной пленки эти особенности позволяли делать записи более экономно. На 19-ой скорости записывали музыку, требующую высокого качества воспроизведения, к примеру, альбом PINK FLOYD или симфонический оркестр. Для неприхотливого звучания бардовских концертов вполне годилась 9-я скорость, а для речевых фонограмм — 4-я. Две дорожки стереомагнитофона использовались лишь тогда, когда стереоэффект был вам по-настоящему необходим. Если же запись была моно или вы могли обойтись без стереозвучания, то можно было делать запись на одну дорожку. В результате «информационная емкость» бобины возрастала в два раза.

Но это то, что касается слушателей. Что уж говорить о восторге самодеятельных певцов и музыкантов! Теперь каждый простой смертный мог фиксировать свои звуковые произведения (будь-то стихи или песни) в самых что ни на есть бытовых условиях. И не только фиксировать, но и тиражировать их для распространения. Монополия государственных студий и магазинов дрогнула перед неподконтрольной паутиной первого «Интернета» — магнитофонного. Возник феномен «магнитофонной культуры». Теперь обладатель магнитофона стал независим от ограниченного ассортимента советского искусства и САМ выбирал, что ему слушать. Купленная на черной «балке» западная пластинка могла расходиться в сотнях магнитных копий.

Еще более глобальную роль магнитофоны сыграли для популяризации отечественной бардовской музыки, сделав любительскую забаву настоящим народным достоянием. Голоса Окуджавы, Высоцкого, Галича, Визбора, Городницкого, Никитиных и многих других стали отдушиной от официозного, загнанного в жесткие рамки советского искусства. Запись делалась как на квартирах, так и на концертах. Стоит сказать, что какого-то особенного преследования бардовских записей (да и «блатных» песен) не было. Да, их почти не издавали на пластинках и не передавали по радио, но на хождение по рукам обычно закрывали глаза. Явной антисоветчины в них было мало — просто барды часто касались сторон жизни, которые официальное искусство обычно старалось не замечать.

Жесткие цензурные рамки (как идеологические, так и эстетические) в итоге оказали медвежью услугу самим цензорам. Всё новое, живое и талантливое вытеснялось в «подполье» и поневоле стало восприниматься антитезой выхолощенной советской эстраде.

Советским рок-группам, в отличие от бардов, пришлось значительно сложнее. Звучание электроинструментов и ударных в домашних условиях качественно не запишешь — для этого необходимы были хоть какое-то подобие студии и более серьезная звукозаписывающая аппаратура. Эти требования практически похоронили творческое наследие большинства рок-групп 1970-х, о котором помнят лишь посетители их концертов. К тому же, многие самодеятельные коллективы не оставляли надежды легализоваться и записывать настоящие пластинки.

В результате правы оказались те, кто не стал ждать милостей от природы, и решил: «Уж лучше акустическая синица в руках, чем электрический журавль в небе». 1980-е годы открылись двумя питерскими «анплагеддами» — «Сладкой N…» Майка Науменко и «Синим альбомом» АКВАРИУМА. Отныне акустические записи рок-музыки становятся не одной из забав, как на Западе, а жизненной необходимостью. Как ответ на энтузиазм масс в это же время в СССР появились и первые самодеятельные звукорежиссеры — А. Кутиков, А. Арутюнов, Ю. Морозов, А. Тропилло, А. Гноевых и др. Началась «авантюрная» эпоха магнитофонной культуры.

Первые герои подпольной звукозаписи шли на самые разнообразные ухищрения — пытались тайком использовать государственные студии и аппаратуру, создавать свои под прикрытием детских кружков или институтских радиорубок. Так, самый знаменитый «авантюрист» рок-звукозаписи Андрей Тропилло организовал в Доме юного техника кружок «акустики и звукозаписи». Эта была почти настоящая студия, и посещали ее, как вы догадываетесь, далеко не одни пионеры. Именно здесь были записаны альбомы АКВАРИУМА, ЗООПАРКА, СТРАННЫХ ИГР, АЛИСЫ, НОЛЯ, ТЕЛЕВИЗОРА и др. — альбомы как акустические, так и электрические.

Вскоре запись и распространение записей самодеятельных коллективов кроме морального удовлетворения стали приносить еще и прибыль. Спрос на любительские коллективы породил на свет целую подпольную индустрию. Если раньше исполнитель, звукорежиссер и распространитель зачастую объединялись в одном лице, то теперь возникла специализация: одни записывали, вторые переписывали, третьи распространяли.

Соответственно росло и качество записи. Конечно, до уровня западных студий нашим энтузиастам было, как до Луны, но с советской студией «Мелодия» они часто могли вполне успешно конкурировать. И дело здесь не столько в техническом оснащении государственной фирмы грамзаписи, сколько в тех же жестких рамках записи эстрадных ансамблей, где безжалостно резались любые резкие звуки, частоты убирались до минимума, и фонограмма становилась стерильно-непорочной, как евнух в гареме.

Конечно, рост качества записи можно оценивать, только делая скидку на особенности советской эпохи. Повторюсь, что с западного берега особенности нашей подпольной звукозаписи могли казаться по-настоящему «дикими» и более напоминали клуб веселых и находчивых.

Например, одной из распространенных практик было доведение умельцами скорости записывающего магнитофона до 39 см/сек, в результате чего качество записи возрастало и во время процесса наложения (проще говоря, перезаписи с одного аппарата на другой) не ухудшалось. Ниже мы приведем еще несколько примеров из богатой истории звукорежиссерских извращений.

А. Вишня, звукорежиссер подпольного рока: «Гитары включались в микрофонный вход магнитофона, используя перегрузку звука как фузз. Вместо барабанной бочки употреблялась коробка, по которой били клизмой, натянутой на отвертку. Вместо хай-хэта голосом делали „ц-ч“. Рабочего барабана вообще не было. Очень клевое было время…».

А. Кушнир «100 магнитоальбомов советского рока»: «Для того чтобы зафиксировать на пленку сложную барабанную партию, Летов записывал ее на девятую скорость и играл в два раза медленнее необходимого темпа. Затем магнитофон переключался на 19-ю скорость, в результате чего барабаны звучали в режиме хорошо темперированного хардкора…»

И, наверное, величайшим открытием, на которое претендует все тот же Андрей Тропилло, было внедрение в сознание рок-музыкантов понятия «магнитоальбом» как цельного музыкального полотна. Благодаря концепции магнитоальбомов история советского рок-творчества приобрела логичный, упорядоченный и осознанный вид. Теперь слушатель мог ориентироваться в обилии разнообразных записей («Ты слышал последний альбом АКВАРИУМА?» — «Какой? „Радио Африку“?» — «Нет, у них сейчас последний „День Серебра“ называется»). Особенное значение магнитоальбомы приобрели в 1983−85 гг., когда рок-музыка подвергалась репрессиям со стороны властей, и музыканты были лишены возможности выступать перед публикой.

Вывод из вышесказанного, возможно, прозвучит помпезно, но это правда: советская рок-музыка выжила, состоялась и даже приобрела свои неповторимые черты благодаря магнитофонной культуре в отдельно взятой стране.